Борис Мегрели - Именем закона. Сборник № 3
— Нет, не много.
— Кто такая Скарская? Надежда Федоровна Скарская.
— Не знаю.
— Вы никогда не заглядывали в фотоальбом Надежды Андреевны?
— Терпеть не могу альбомы. Фотографии — это ведь ушедшая жизнь. Надя иногда листала альбомы, но мне никогда не показывала, знала мое отношение к фотографиям. А потом, я считал, что в доме у каждого из нас должна быть полная свобода от другого, каждый волен заниматься тем, чем ему хочется, а другой не должен мешать, задавать нелепые вопросы вроде «о чем ты думаешь?» или «а что ты делаешь?».
— Вы давно женаты?
— Мы не были расписаны.
— Это имеет особое значение?
— Нет. Для меня нет.
— А для Надежды Андреевны?
— Имеет… Имело. Очевидно, имело. Мы жили вместе год. О том, чтобы расписаться, Надя заговорила впервые около месяца назад. Женщины придают им одним ведомое значение штампу в паспорте. Я сказал, что готов расписаться. Надя была счастлива, но ни разу не возвращалась к этому разговору. Я тоже не заговаривал с ней об этом. Я работал над пьесой, работал как вол, и ни о чем другом думать не мог и не хотел. И вдруг вчера, не успели сесть за стол, Надя объявила всем о нашем решении расписаться.
— Для вас это было неожиданностью?
— Пожалуй. Я никак не мог привыкнуть к ее характеру, движению ее души. Месяц молчала и вдруг объявила.
— Как вы отнеслись к этому?
— Я и без штампа в паспорте считал себя ее мужем. Понимаете, наверно, в последний месяц с ней что-то происходило, а я, занятый работой, ничего не заметил. Это я говорю к тому, что я был задет. Мне показалось, что Надя не столько полна желанием расписаться со мной, сколько желанием кому-то что-то доказать. Все ее подруги разведенные.
— Вы считаете, что перемены произошли по отношению к вам?
— Нет. Перемены, очевидно, произошли в ее внутреннем мире. Девчонкой Надя стала известной всей стране актрисой. Потом, после учебы в театральном училище, снова успех — в театре, в кино. Она привыкла к успеху, признанию, поклонению. Жила легко. Она и с первым мужем рассталась легко… Потом черная полоса. Ни одной приличной роли. Что ее ждало? Забвение. И вдруг она получает роль Офелии. Оказывается, не все еще потеряно. Жизнь в театре снова обретает смысл. Ради такой роли стоит жить. Ее по-прежнему ценят. Она не сомневается, что снова обретет свою публику. Она актриса, и ей недостаточно собственного признания, а нужно признание публики, всей публики, нужно славы. Казалось бы, все хорошо. Но актриса хочет быть вечно молодой не только на сцене. Тем более если она красива. Тем более если всегда была окружена поклонниками — от юнцов до стариков. Все хорошо, но этого мало. Надя жаждет самоутверждения. Объявляет гостям, что выходит замуж. Назавтра об этом будет говорить весь театр… — Рахманин беспомощно опустил руки. — У меня ничего не получается. Бред какой-то. Я силюсь понять, почему она сделала это… Ничего не получается… — Он порывисто встал. Глядя в окно, он сказал: — Она не должна была этого делать! Не должна была! Она наказала меня. За что? За что меня наказывать?
— Надежда Андреевна ревновала вас?
— Ревновала.
— Давали повод?
— Повод был постоянный: разница в возрасте. И она, не я, часто напоминала об этом.
— Вы ссорились?
— Случалось.
Рахманин продолжал стоять у окна, спиной ко мне.
— Могла Надежда Андреевна вчера предположить, что вы не вернетесь?
— Не знаю, — резко ответил Рахманин. Он обернулся. — Нет, не могла. Дверь была не заперта.
— Вы хорошо это помните?
— Да. У меня не было с собой ключей. Я шел и думал, что придется будить Надю. Дверь была не заперта.
— Надежда Андреевна и раньше оставляла дверь не запертой?
— Нет. Она запирала оба замка, даже цепочку накидывала.
— Значит, Надежда Андреевна не отличалась смелостью, а вчера оставила дверь не запертой?
— Не знаю. Я ничего не понимаю. Да, она была трусливой. Вы правы. Она даже балконную дверь запирала. Но как объяснить, что трусливая женщина покончила с собой? Откуда у нее взялась смелость? Объясните мне.
— Вас не затруднит вспомнить маршрут вашей ночной прогулки?
— У вас вызывает подозрение, что я всю ночь гулял?
— Вы ошибаетесь. Моя обязанность собрать как можно больше информации о каждом, кто виделся с Надеждой Андреевной перед ее смертью.
— Вы сомневаетесь в самоубийстве. А записка?
Выходило, что я ошибся в своем предположении. Рахманин знал о предсмертной записке Комиссаровой и не собирался скрывать этого.
— Виктор Иванович, вернемся…
Он не дал мне договорить. Внезапно переменившись, он жестко сказал:
— Обождите! А то, что в квартире никаких следов насилия, борьбы, беспорядка? А то, что ничего, абсолютно ничего не пропало? Если Надю убили, должен быть какой-то мотив! И не ищите среди нас кровожадного убийцу. Ни один — ни я, ни Валентина, ни Татьяна, ни Герд, ни старик Голованов для этой роли не подходит.
— Напрасно вы так, Виктор Иванович. Я понимаю ваше состояние, но напрасно вы так. Давайте лучше вернемся к маршруту прогулки. Поверьте, это еще может пригодиться и следствию, и вам.
Он устало опустился на стул.
— Хорошо. Ленинский проспект, Каменный мост, площадь Революции и обратно. Нужны подробности?
— Желательны.
— Не сомневался. Шел мимо универмага «Москва», ВЦСПС, гостиницы «Спутник», магазинов «Фарфор» и «Обувь», кинотеатра «Ударник». В витрине «Москвы» были выставлены универсальные товары, «Фарфора» — фарфор, на «Ударнике» — афиша картины «Блокада». На площади Революции напротив метро посидел на скамейке.
— В котором часу вы там были?
— В половине второго. Посмотрел на часы, услышав бой курантов на Красной площади. Сидел минут сорок. Потом бродил по Красной площади, по улице Разина, вернулся назад, спустился на Кремлевскую набережную, дошел до Каменного моста, поднялся на мост и по Ленинскому проспекту возвратился домой.
— Вы вернулись домой в шесть, а позвонили в милицию только в восемь. Почему?
— Не знаю. Не могу объяснить. Я же сказал, меня словно подменили. Как будто не я руководил своими действиями. Иначе разве в такой ситуации я стал бы мыть посуду?!
— Какую посуду?
— Оставшуюся после гостей.
В эту секунду я в полной мере осознал, что значит выражение «меня чуть удар не хватил».
— Вы же сказали, что ничего не трогали!
— На столе было грязно, и пахло неприятно.
Я искал глазами бутылки, оставшиеся после вечеринки, но не находил их. Рахманин продолжал говорить.
— Мне казалось, что Надя откроет глаза и сразу прочтет на моем лице мои мерзостные мысли. Странное ощущение… Я взял из кухни таз, сложил грязную посуду, унес в кухню и стал мыть…
— Где бутылки?
— Не знаю. Когда я вернулся, на столе стояла одна бутылка. Из-под «Кубанской». Пустая. Я вынес ее на лестничную площадку. К мусоропроводу.
Я выскочил из квартиры, провожаемый осуждающим взглядом Каневского. Как же, в его время молодые люди бегали более степенно.
Бутылки не было. Вообще ничего не было на лестничной площадке — ни у мусоропровода, ни за мусоропроводом. Входя в квартиру, я осмотрел замки на двери. Это были замки-задвижки.
Я вернулся в кухню. Рахманин спросил:
— Что, нет?
— Увы.
— Наверно, Дарья Касьяновна взяла. Уборщица. Она всегда…
Последних слов Рахманина я не слышал. Я был уже в комнате. Каневский сердито смотрел на меня, Король — вопрошающе. В дверях квартиры я столкнулся со своим помощником Александром Хмелевым, которому я поручил опрос соседей.
— Саша, бутылка из-под «Кубанской». Уборщица Дарья Касьяновна.
Король подошел ко мне все с тем же вопрошающим выражением лица.
— Есть кое-что, — сказал я, но не стал ничего объяснять — не время и не место для объяснений. — Когда наступила смерть?
Король глазами показал на врача.
— Считает, между часом и двумя ночи.
Я торопливо поблагодарил и направился в кухню.
Когда я выбегал на лестничную площадку, мой взгляд зацепил дубленку на вешалке в прихожей. Стоял август, жаркий август. Я повернул назад и прошел в прихожую.
Новенькая дубленка с пышным воротником и опушенными рукавами пахла свежевыделанной овчиной.
— Вы поссорились с женой из-за дубленки?
Рахманин удивленно смотрел на меня и молчал.
— Ну хорошо. К вам пришли гости. Сели за стол. Выпили. Надежда Андреевна пила?
— Я запретил ей пить. Я сказал, что утром она будет умирать и проклинать все на свете. Так было всегда, когда она пила. Ее организм в последнее время не воспринимал алкоголя.
— Она послушалась вас?
— Да. Отодвинула от себя рюмку, сказав «да убоится жена мужа», вскочила и вытащила из шкафа новую дубленку. У меня все оборвалось внутри. Она потратила все наши сбережения — тысячу рублей, на которые мы должны были жить полгода, год, не знаю сколько. За пьесу гонорар неизвестно когда заплатят и заплатят ли. Она ходила перед нами как манекенщица, запахивая и распахивая дубленку. Она была очень красива. Дубленка ей очень шла. Я смотрел на нее с восторгом и раздражением одновременно. Как же так? Ничего не сказала, не посоветовалась, взяла и истратила все деньги в доме. И вдруг она сбросила дубленку на пол, небрежно, как тряпку. У меня разум помутился. Я встал, чтобы уйти. Валентина пыталась удержать меня, сказав: «Она же дурачится». Я что-то резко ответил. Надя что-то сказала. Вот и все.
